Первая кровь
Война застала Веру на Псковщине, когда она была еще семилетней девчушкой. Запомнилось ей, как в эти страшные дни были перепуганы и растеряны взрослые, как уходил на фронт ее отец. Затем – как на село, в котором находилась она вместе с матерью, налетели немецкие бомбардировщики. Как моментально вздыбилась земля, как в небо, вместе со столбами пыли, взлетали камни, доски вперемешку с телами людей и животных.
Когда закончилась бомбежка, жители села, оставшиеся в живых, собирали и сносили на окраину трупы погибших, обрывки их тел. Там их и погребли.
Беженцы в районе Пскова. Июль 1941 г.
У бабушки Веры после бомбежки были глубокие раны на теле. Сочилась кровь и из плеча у мамы. Фельдшер, наложив ей на плечо повязку, остановил кровотечение. Бабушка же нуждалась в хирургическом лечении. Но разве могло оно быть там в такое время?
И бабушка умерла. Тело ее Вера с мамой завернули в старую простыню, принесенную кем-то из соседей. Затем засунули его в мешок из-под рубероида, невесть откуда принесенный ветром. В нем и похоронили старушку. Помянули печеной картофелиной, одной на двоих, и с рыданием отправились домой.
Сон в эту ночь у них был тяжелый и недолгий. Рано утром с улицы донесся лязг танковых гусениц, рокот моторов мотоциклов. Немцы, входившие в город, стреляли по всему, что движется. Запылали пожары в немногих домах, еще остававшихся целыми после бомбежки.
На следующий день вооруженные немецкие солдаты погрузили местных жителей, от мала до велика, в крытые машины и повезли на железнодорожный вокзал. Там их ждал уже длинный товарный состав с полуразбитыми и грязными вагонами, в которых ранее перевозили скот.
Проволочные заграждения перед территорией немецкого концлагеря Саласпилс
Неподалеку от Риги
На одной из железнодорожных станций пленников сортировали. Больных и стариков, медленно выходивших из вагонов, расстреливали на месте. Детей, включая самых маленьких, здесь отрывали от их матерей, грубо бросая их в отдельные вагоны. Обезумевшие мамы истошно кричали. Многие падали в обморок, но фашисты на это не обращали внимания…
Вагон, в котором оказалась Вера, чуть ли не до отказа был заполнен такими же, как и она, детьми. Его закрыли на засов. Эшелон с матерями взял курс на Германию. Повезли куда-то и детей. Куда – им этого никто не говорил.
Поезд шел медленно, долго. Детей, находившихся в нем, не кормили практически. Изредка, разве что, разбрасывали на пол по вагонам понемногу брюквы, которой доставалось далеко не всем.
Когда поезд всё же прибыл к месту назначения, детей из него стали грубо выталкивать. Тех, кто уже не мог идти, попросту сбрасывали наземь. Дети при этом уже не кричали, не плакали, они только молча шагали, как роботы. Окружив вооруженными охранниками, со злобными собаками на поводках, их повели куда-то на окраину поселка.
Это и был Саласпилс неподалеку от Риги. Вновь прибывших детей там разместили в бараке за колючей проволокой. На ночь им дали по кусочку хлеба и пареной репы, а также воды, сладковатой на вкус. Утолив немного чувство голода, дети попадали вполвалку на деревянные нары, прикрытые каким-то тряпьем.
Это была первая ночь, проведенная ими в концлагере Саласпилс…
Мемориальный комплекс в Саласпилсе был открыт в 1967 году.
Вдруг раздался детский крик…
Детей в концлагере кормили редко, но на работу выводили регулярно. Их заставляли рыть ров у лагерной ограды, возле рядов колючей проволоки. Изголодавшиеся малыши рыли землю в надежде отыскать в ней что-либо съестное - какого-нибудь червяка или пиявку, жука, личинку или просто сочную травинку, чтобы, найдя, тут же отправить ее в рот.
Сколько дней ей довелось ходить так на работу, девочка не знала и не помнила. Однажды лагерное начальство, забрав ее и еще нескольких детей, отправило их в баню Саласпилса. Три русских пленных женщины отмыли их там тщательно от въевшейся в них грязи. Затем, надев на детишек белые чистые рубашки, отвели их в какое-то здание. Веру завели там в комнату, сияющую белизной. Возле стены стояла кушетка, обитая клеенкой, а за столом сидел красивый и голубоглазый немец в белоснежном хрустящем халате. Казалось, что он весь светился радостью и что-то напевал себе под нос.
Самодовольный палач в белом халате уложил Веру на холодную кушетку. На руки и на ноги натянул ей какие-то манжеты, не дававшие возможности ими пошевелить. Затем, перетянув руку у девочки жгутом, он стал вводить ей в вену иглу внушительных размеров.
Девочка, ослабшая в концлагере, кричала изо всех оставшихся в ней сил. Но стены в этом здании были предусмотрительно обиты звукоизоляцией, и, кроме фашиста-палача, ее никто не слышал.
Тело у девочки вскоре обмякло. В глазах у нее потемнело…
Эксгумация тел узников концлагеря Саласпилс из общей могилы на старом Гарнизонном кладбище, 1944 год
Живая среди мертвых
Очнулась Вера уже затемно, где-то вдали от бараков. Присмотревшись, она поняла, что находится в яме, по самые края наполненной мертвыми детскими телами. Веру, выкачав из нее нужное фашистам количество крови, просто выбросили в эту яму, будто мусор, как ставший ненужным отработанный «человеческий материал» - так фашистские изверги именовали этих несчастных детей.
В этой яме Вера тогда и умерла бы. Но местная женщина-латышка, проходившая возле нее той ночью, поняв, что девочка еще жива, забрала ее, на свой страх и риск, и унесла к себе домой. Она выхаживала там русскую девочку, прятала даже от соседей, чтоб кто-либо из них не выдал ее немцам.
На месте детского барака в Саласписле люди оставляют игрушки...
Ту добрую женщину, спасшую Веру, гитлеровцы позже всё же расстреляли. Сестра ее, когда война закончилась, сдала девчушку в детский дом, так как кормить ее было ей нечем. В этом детдоме и прожила она два года. Первый из них девочка, после перенесенного ей, не могла даже говорить. Только со временем к ней стала понемногу возвращаться речь, но и при этом она долго, сильно заикалась...
Как-то всех девочек, живших в детдоме, выстроили в его дворе. Сказали им, что в детский дом прибыли женщины, которые ищут своих дочерей. Что девочкам надо к ним присмотреться внимательно, а женщины тем временем на них самих посмотрят.
Одна из женщин, проходивших перед детьми, показалась Вере знакомой. Она напоминала ее мать. Но только голова у ней была убелена седыми прядями, да черты лица подернуты морщинами.
Советские солдаты с детьми из освобожденного Саласпилса, 1944 год.
Доброта не забывается
– Мамочка, мама моя! - вдруг закричала ей истошно Вера. Девочка ринулась к женщине, но ноги у нее в эту минуту подкосились, и она потеряла сознание…
Вскоре мама Веры увезла ее домой, на Псковщину. От местных сел, которые когда-то Вера знала, там не оставалось почти ничего.
Сейчас Вере Романенко далеко за восемьдесят. Всё чаще ее беспокоит здоровье, подорванное в фашистском концлагере. Но до сих пор она не забывает женщину-латышку, спасшую ее когда-то в Саласпилсе. Помнит ее добрый, сочувственный взгляд, ее заботливые руки, ее тихий и ласковый голос.
–Какие нужно иметь милосердие и душу, – говорит Вера Петровна, – чтобы рисковать так, как она, своею жизнью ради спасения незнакомой русской девочки? Кто бы ее – латышку, осудил, если бы она прошла мимо чужой умирающей крохи?! Но она не прошла и спасла мою жизнь…
