Отцовская линия у Валентины Федоровны чеченская. Далекий предок, носивший фамилию Ютаев, немало с русскими повоевал, а потом решил, что его судьба должна быть связана с Россией. Чтобы заслужить полное признание и титул князя, построил три православные церкви, одну из них – в Иловлинском районе, где позднее и крестили маленькую Валю.
В центре прадед Валентины Федоровны - Феклис Истюфеев, за его спиной дед Леон, отец ее матери
Материнская линия Валентины Федоровны не менее причудлива. Один из пращуров – пленный французский офицер, застрявший в России после наполеоновской кампании 1812 года. Его доставили в качестве воинского трофея в станицу Голубинскую, где иноземец вскоре женился на образованной дочери богатого казака. Так и пустил корни. Звали его Жак Юста, но народ переладил мудреное имечко на более привычное для казачьего уха: стал он Истюфеевым, православие принял.
Вот с такого представления своих далеких предков начала рассказ Валентина Федоровна. А самое первое яркое воспоминание о военной поре – 25 января 1943 года. В этот день 19-летняя санинструктор 23-й стрелковой дивизии была назначена полномочным представителем советской власти в госпитале военнопленных в Городище.
1941 год. Школьница Валя
Казачка пани Валя
– Госпиталь разместили в церкви, что в центре Городища, мне их переписать приказали. Глядеть на немцев жутко было. Голодные, раздетые. Кто в кальсонах, кто соломой укрывается. Лежат на досках вплотную, а когда прохожу, только и слышу – брот, брот… Хлеба просят, и кольца золотые с руки снимают и мне суют. А мне отец перед уходом в армию сказал: кто на войне наживется, тот домой не вернется.
Ничего от них не брала. А относилась как положено: какие они враги, если лежат без рук, без ног. Я хоть только воинскую присягу принимала, но о клятве Гиппократа знала. Поэтому помогала всем, чем могла. И пленный немецкий врач Никлаус тоже об этом знал.
Однажды бойцы принесли в церковь нашего раненого лейтенанта. Немец посмотрел его и говорит: нужна срочная операция, но гарантию дать не могу, может во время операции умереть. И я тогда написала расписку, что беру ответственность на себя. Немец расписку в карман положил и два часа операцию делал, я все время рядом с винтовкой. Спас он все же лейтенанта, я потом ему даже помогла родным в Казахстан письмо написать.
1300 человек их там было, а звали меня все пани Валя, это их переводчик так ко мне обращался.
Из санитарки – в связистку
– Осенью 43-го из санинструктора стала я телефонисткой. Сидим однажды на КПП вместе с телефонистками, а одна говорит, что забыла позывные полка. Я говорю: не переживай, сейчас вычислю, я же 10 классов закончила. А сзади полковник Селезнев стоял: мол, мне такая телефонистка нужна. Я ему: согласна, но только вместе с Валей Кузнецовой, подружкой моей. И взял он обеих.
С тех пор куда наш командир ни отправлялся, везде я с ним. Ну и карабин вместе с кабелем и аппаратом тащу, да еще по-пластунски. Я худенькая, от меня и рожь не колышется, а он тяжелый, большой, пыхтит. Когда совсем уж жарко становилось, про себя 90-й псалом «Живые помощи» читала, а порой забудусь – вслух. А полковник мне: «Ютаева, не отползай!» И разведчики меня частенько с собой брали, чтобы до самой линии фронта их сопровождала. Наверное, верили, что я везучая. Или потому что все коды в голове держала.
Медаль после гауптвахты
Послали нас однажды с сержантом Савиным кабель протянуть, но немцы так неожиданно прорвались, что оказались мы в окружении, да еще и кабель свой потеряли. Но выкрутились и через трое суток все же к своим добрались, а вместо своего кабеля немецкий притащили.
Допрашивали нас поодиночке. Сержант просто доложил, что все в порядке: задание выполнили, матчасть не потеряли. А я врать не умею, всю правду и сказала. Нас арестовали и на гауптвахту. Правда, за три дня, что отсутствовали, харчи полностью выдали и даже сто грамм водки. Наелись мы с сержантом и спать завалились, как убитые, – все же трое суток не спали.
Только скоро разбудили меня: на коммутаторе работать некому. Кузнецова, подруга моя, уже с ног валится. А потом разобрались окончательно с нашей «командировкой», и мне медаль «За отвагу» дали. Когда в окружении были, я к немецкому кабелю подключалась, поняла кое-что и запомнила. Ну и рассказали нашим, чего видели, пока на их территории находились. Где какая техника стоит, куда двигалась.
«Уже и похоронку писать начали…»
А вот орден Красной Звезды до меня не дошел. Я потом даже в архиве представление на свою фамилию видела, но штабной документ на себя оформил, ну и ладно. А орден этот мне за операцию хотели дать, где мы огонь немцев на себя вызвали. Пока по нам стреляли, их окружили и всех взяли. Это уже в Эстонии случилось.
Единственное фото военной поры в честь придания дивизии звания гвардейской. 23 марта 1943 года, Валентина Ютаева - в центре.
Всегда спрашивают: как на войне страх преодолевали? Когда вместе с людьми, всегда легче. На Курской дуге меня контузило сильно. Правый глаз с тех пор не видит. Да еще и куриная слепота тогда началась.
А вылечил меня один дедок в Белоруссии – вылитый Щукарь. В фуфайке, ватных штанах, и у шапки одно ухо болтается. Разматывал с минуту свой узелок, наконец, налил из склянки на чайную ложку – пей. И приговаривал: который глаз первым закрывался, тот будет последним.
Я его всяко просила налить еще, ведь не увидимся больше, а он ни в какую. И ведь помогло! Я вообще в Белоруссии чувствовала – мы дома. Не то что в Эстонии или Латвии. Там даже латышские стрелки, что в революцию с нами были, – тоже в спину стреляли.
А инвалидность я так и не оформила, всю войну с одним зрячим глазом воевала. Да что глаз, когда меня однажды за убитую посчитали. Уже и похоронку начали писать, а я заявилась…
Валентина Федоровна рассказала и такую историю:
– Связисткой мне, конечно, больше нравилось, чем санинструктором. Но однажды навыки медицинские уже на новом месте службы пригодились. Сержанта Савина в ногу сильно ранило, а у меня подходящего материала нет, чтоб ему помочь. Затянула ему рану обмоткой и время записала, когда кровь остановила, а сама вперед – задание выполнять.
Уже в 70-е смотрю по телевизору передачу про гармонистов и вдруг узнаю в одном своего сержанта. Хромает, но на двух ногах. Выходит, уберегла я его тогда все же от ампутации. Узнала адрес, написала ему в Омскую область письмо.
Нет ответа, я второе отправила – то же самое. На встрече однополчан в Москве поделилась с друзьями, а они говорят – да жена, наверное, рвет письма, ревнует. Да какая ревность, я же ему о себе написала, что замужем, двое детей. Так мы с Савиным и не встретились…
