Летом 1942 года летчик-штурмовик Иван Пстыго отправился с товарищами на «свободную охоту». Это было время активного наступления немцев под Сталинградом и перед летчиками стояла задача с воздуха обнаруживать и уничтожать вражеские колонны с техникой. Боевых товарищей ждал неожиданный успех – сотни автомобилей, бензозаправщиков, мотоциклов, которые стояли вокруг небольшого озера, а само озеро кишело «головешками» - немцы, разморенные июльской жарой, решили искупаться. «Ну, будет вам сейчас курорт! Устроим вам русскую баню!» - решил старший лейтенант Пстыго и велел своей группе пикировать на озеро.

Наш 504-й штурмовой авиаполк, понесший большие потери, переправился наземным транспортом в Борисоглебск за новыми машинами, получил там 21 сверкающий "ил" и 16 июля сел на полевом аэродроме в Песковатке, приютившейся между Калачом и Сталинградом, на берегу Дона. Собственно, с этого аэродрома и начались наши боевые действия на Сталинградском фронте.

Лето стояло знойное, жаркое. Жара выматывала. На завтраке в столовой мы ничего не брали, кроме компота. В обед тем паче ничего не лезло в глотку. Разве только за ужином от сознания, что уцелел, аппетит повышался. Вообще перебоев в сытном и добротном питании у нас не было. Случалось, что на аэродром садилось сразу три-четыре полка, тогда обед растягивался на три смены. Но вскоре все становилось на место, и все же все мы здорово худели, напоминая боевых петухов, на которых кроме шпор и мышц ничего не было.

На боевые задания мы в ту пору летали в задонские степи. Вылетов совершали много, но командарм почему-то был постоянно нами не доволен.

***

Командующий упрекал нас в том, что эффективность от наших "воздушных путешествий" незначительная — перевод горючего. Вскоре летчики убедились, что претензии его к нам не без оснований.

В одном из вылетов еще издалека мы заметили вражескую колонну, подошли ближе, и я скомандовал:

— Внимание, атакуем!

Точно в цель ударили наши "илы", уложили все бомбы. Заходим на второй круг, и тут, припомнив слова командарма, я впервые усомнился: "Да поразили ли мы ту цель? Пока ведь лишь можно утверждать, что побросали бомбы в пыль. А под пылью что?.."

Я занял место замыкающего группы, что бы проследить результаты работы ведомых <…>

Положил самолет в левый крен. Поедаю глазами колонну. Мать честная, чего же это немцы удумали!.. А было так. Идет машина. На ней укреплен канат, на канате метрах в 10-15 объемные связки хвороста. Хворост этот волочится по дороге, от него идет пылища, да такая, будто дивизия прошла. На самом деле техники в колонне раз, два и обчелся.

 Klose / Bundesarchiv

Сталинград, 1942 год. Фото: Klose / Bundesarchiv

Приказываю всем прекратить атаки. Нашли другую цель и по ней израсходовали остатки боеприпасов. <…> Оказалось, что параллельно "пыльным" колоннам двигаются не столь пыльные, зато насыщенные техникой. Дороги им иногда даже поливают специальные машины.

Таким образом, хитрый прием врага был раскрыт.

***

Враг с каждым днем приближался к Дону. Надвигалась не просто многочисленная орда — не в числе дело! — но орда, посаженная на машины, укрытая броней, имеющая достаточно совершенную технику и оружие для массового убийства. И если созидательная мощь человека, вооруженного энергией моторов, увеличивается в десятки и сотни раз, то разрушительная мощь — когда человек поставил себе целью уничтожение — в сотни, тысячи, десятки тысяч раз. Известно, ломать — не строить.

 

Конечно же моторизованную орду голыми руками не возьмешь. Технике нужно противопоставить только не менее эффективную технику, а она у нас к тому времени уже была — наши танки, самолеты. Правда в количестве мы значительно уступали противнику. И это сказывалось на боевых действиях.<…>

 В результате, помню, появился приказ Наркома обороны СССР об использовании наших самолетов как дневных бомбардировщиков. В нем говорилось: "Мы располагаем штурмовиками Ил-2, которые являются лучшими дневными бомбардировщиками против танков и живой силы противника. Таких ближних бомбардировщиков нет ни в одной другой армии.

Мы можем и должны значительно увеличить наши бомбардировочные дневные удары по противнику, но для этого надо немедленно покончить с вредной практикой недооценки самолетов Ил-2 как дневных бомбардировщиков и добиться того, что бы ни один самолет Ил-2 не вылетал в бой без полной бомбовой нагрузки".

Бомбовую нагрузку отныне предписывалось поднять сразу с четырехсот до шестисот килограммов. В полтора раза!

"Не резко ли? — брало сомнение. — Почему не постепенно, а вдруг?.." Понимали, предложенный вариант наверняка обкатан на испытаниях, но ведь машины, на которых проводились испытания, наверняка не были так разношены, не биты-перебиты. Кое-кто из бывалых летчиков полка полагал, что перегрузка, на предусмотренная при проектировании самолета, ухудшит его аэродинамические качества, его устойчивость, управляемость.

Тем не менее кому-то надо было начинать полеты с новой бомбовой нагрузкой, и командир полка, указав на меня, Докукина, Батракова, еще двух-трех летчиков, сказал:

— За вами — почин!

И мы взвалили на свои самолеты эти шестьсот килограммов.

Когда психологический барьер был снят, весь полк утяжелил свой боекомплект. Наши удары по врагу стали еще весомее. А затем у меня произошел случай, лишний раз убедивший в недюжинных возможностях ильюшинской машины.

При вылете на задание на разбеге я вдруг почувствовал несколько необычное поведение самолета он вяло поднимал хвост, медленнее, чем всегда, набирал скорость. Да и центровка показалась непривычной. Но поскольку в работе двигателя и показаниях приборов отклонений не было, я набрал высоту, ушел на задание, отбомбился, отштурмовался и вернулся на аэродром.

Тут подбегает ко мне тот человек, который нагружает да оснащает самолет боеприпасами, — вооруженец, лицом, гляжу, бледен, губы трясутся.

— Товарищ старший лейтенант.. Честное слово, я — нечаянно! Клянусь, обмишурился! Вину готов искупить кровью! Товарищ старший лейтенант...

Я признаюсь, удивился:

— Ну и встреча! Чего хоть ты, парень натворил? Никак я что-то тебя не пойму. Отвечай толком!..

Оказывается, он по ошибке загрузил мне в бомболюки семьсот сорок килограммов бомб...

Конечно, я сгоряча изрядно сдобрил свою речь перцем. У вооруженца, наверное не только щеки, но и пятки пылали. Потом я поостыл и решил его не наказывать за халатность, а ограничился строгим внушением. Потому что, во-первых, повинную голову меч не сечет. А во-вторых, что мы имели в результате? Лишние сто сорок килограммов бомб по врагу, а это не так уж и плохо!

***

Надо сказать, несмотря на тяжелое положение на фронте, дух моих однополчан оставался твердым. Никакого уныния в нашем полку не наблюдалось. Все терпеливо делали свое дело. Может и было плохое настроение у отдельных людей, но боевой дух коллектива, его настрой оставался превыше всего.

Мне как-то доложили, что один вооруженец при налете немцев на аэродром основательно трусит, что после каждой бомбардировки он отсиживается в кустах и даже работать не может. Я решил помочь делу и вот при очередном налете противника на наш аэродром остался неподалеку от этого вооруженца. Гляжу засуетился, готовится в кусты бежать. Я тогда твердо и решительно приказываю:

— Лежи рядом. Побежишь — пристрелю!..

Залег служивый. С каким уж чувством находился рядом со мной — трудно сказать, но бежать больше не порывался.

После мы, командиры, разъяснили своим подчиненным, где опаснее во время налета: отсидеться ли в укрытии, отлежаться ли в складке местности, или бегать, ошалев, по полю. А вооруженец, получив от меня наглядный урок, не раз рассказывал своим товарищам:

— Меня, братцы, сам командир эскадрильи учил! От бомб погибну или нет — это еще вопрос, а вот комэск пальнул бы из пистолета — наверняка не промахнулся...

***

Лето сорок второго набирало силу. Мы по-прежнему летали на задания и вот как-то отправились на "свободную охоту". Идем правым пеленгом. Ищем колонны противника.

Я, как ведущий, стараюсь больше смотреть влево, а мой заместитель, лейтенант В. Батраков, вправо. Время от времени переговариваемся.

— Как?

— А никак.

— И у меня никак...

И продолжаем наблюдение за землей. Вдруг Батраков передает:

— Командир!

— Что?

— Да посмотрите направо!

Я взглянул направо. Ба-атюшки!..

Немецкие офицеры совещаются на пересечении полевых дорог во время наступления на Сталинград. Источник фото: «Der Überfall». Hoffmann und Campe. Hamburg, 1984.

Вижу большое озеро — километра полтора в длину и метров двести в ширину. Скорее всего, это даже не озеро, а пруд. А техники то, техники вокруг него!.. Сотни автомобилей, бензозаправщиков, мотоциклов. Озеро же все в головешках — немцы купаются.

Вражеская колонна, должно быть встретив на своем пути водоем, устроила здесь привал.

Ну, думаю, погодите, будет вам сейчас курорт! Устроим русскую баню! И командую:

— Разворот всем вправо — все вдруг. Пикируем на озеро!..

Промахнуться здесь было просто невозможно, и от первых же сброшенных бомб озеро закипело. В воде при взрыве может осколком убить, может звуком оглушить. Так что, думаю, враг с первых же минут многих не досчитался. Ведь мы и отбомбились, ударили и эрэсами, и из пушек. Затем перенесли удар по технике на берегу. Сколько пылало там грузовых машин, бензовозов!.. Гитлеровцы же, успевшие выскочить на берег, нагишом кинулись во все стороны!

Словом разгром врагу мы учинили полный. Полк вывели из строя или дивизию — кто знает. Чувствую, что горючее в баках истощается. Пора уходить. А ребята так разошлись — с трудом собрал да увел всех домой.

По нам тогда не было сделано ни единого выстрела. Враг, вероятно, от самоуверенности потерял бдительность.

****

Но июльский отход значительно уже отличался от июньского. Во-первых, подтянувшись, наши войска начали вести на земле серьезные оборонительные бои. Каждый километр продвижения к Сталинграду давался противнику все труднее и труднее. У нас исчезали элементы неразберихи, и враг нес большие потери.

Наконец на близких подступах к Дону наши войска, попросту говоря уперлись. Причем это не было упорством какой-то отдельной части, полка, дивизии. Упиралась вся наша армия. И только благодаря превосходству в технике, энергетической оснащенности противник взламывал нашу оборону.

В конце месяца аэродром в Песковатке стал опекаться немцами слишком плотно. 27 июля враг блокировал наш аэродром с воздуха и "мессершмиты" подожгли только что прибывшие Як-1. Вечером того же дня дивизия перебазировалась на полевой аэродром Конная — это было уже в сорока километрах северо-западнее Сталинграда.

Именно тогда был издан приказ № 227, известный своей жестокостью. Командиры эскадрилий получили текст приказа под расписку и зачитывали его перед строем. В категорической форме тот приказ требовал от войск усилить сопротивление врагу.

"Пора кончать отступление, — читал я своим подчиненным. — Ни шагу назад!.. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории. Цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности..."

Своей суровой прямотой, честной оценкой сложившейся обстановки, жесткой требовательностью приказ № 227 произвел на всех нас очень сильное впечатление.

 wikipedia.org

****

К вечеру 22 августа к нам в Конную прилетел командующий 8 воздушной армией Тимофей Тимофеевич Хрюкин. Выслушав доклад командира полка майора Болдырихина, он быстро прошел в штабную землянку, сел за сбитый из досок стол, снял фуражку, расстегнул ворот гимнастерки и, облегченно вздохнув, попросил карту. Начальник штаба Дунаев тут же развернул ее перед командующим.

— Вот здесь, — Хрюкин остро отточенным карандашом указал на Дон в районе хутора Вертячий, противник навел переправу. Ее надо немедленно уничтожить! Готовьте группу... Вылет назначаю, — он бросил взгляд на часы, — на двадцать часов.

Затем генерал спросил, кто поведет группу на это ответственное задание. Командир полка указал на меня, как на имеющего опыт уничтожения малоразмерных целей.

— Добро! — согласился командующий. — Старший инженер полка здесь?

— Есть! — поднялся со своего места военинженер 3-го ранга Б.Ф. Дзюба.

— К назначенному сроку чтобы все имеющиеся в наличии машины были готовы.

Полк к тому времени располагал всего двенадцатью — пятнадцатью самолетами и, Дзюба осторожно заметил:

— Товарищ генерал, машины только что с задания, побиты изрядно. Все не успеем подготовить..

— Как это не успеете?! — повысил голос Хрюкин. — Вы представляете какова цена каждого часа существования переправы? Повторяю: готовность — двадцать один час. Выполняйте!

— Понял, товарищ генерал! — и Дзюба ушел готовить машины.

Командир полка хоть и казался спокойным, но мы-то знали, что он был сильно встревожен. Подготовить полк к новому боевому вылету в столь сжатые сроки не в силах никто. Авиатехники при всем старании смогут передать в руки летчиков лишь часть "илов".

Сказать о своих сомнениях командарму в эту минуту Болдырихин не отважился: Хрюкин был встревожен. Чтобы немного снять напряжение, командир полка стал рассказывать командующему как полк выполнял последние боевые задания. Воспроизводил в лицах эпизоды из нашей фронтовой жизни. Даже шутил.

Хрюкин слушал внимательно. Потом говорит Болдырихину:

— Уточните, сколько уже подготовлено машин.

Тот связался с Дзюбой и сообщил, что только три. 

— А остальные?

— Остальные к сроку подготовить не сумеют.

В штабе воцарилось молчание...

Наступила та минута, когда кому-то надо было брать на себя всю ответственность, и я обратился к командарму:

— Товарищ генерал, "тройка" для меня счастливое число. Разрешите лететь?

Хрюкин, видимо, меня узнал:

— Ты водил группу на станцию Приколотное?

— Так точно, водил.

— Вас тогда трое было?

— Так точно, трое.

Генерал вывел меня из штабной землянки и взял за руку:

— Ты вообще-то, старший лейтенант, понимаешь значение возложенной на тебя задачи?

— Понимаю.

— Это же основная переправа на Сталинград!

— И это понимаю.

— Но переправы не должно быть!

— Переправы не будет.

Вижу на лице генерала смятение (мои ответы его, очевидно, не очень убеждали), и разговор заходит на второй круг:

— Переправы, товарищ генерал, не будет.

Он еще сильнее сжимает руку, а силищи наш командарм был необыкновенной, и спрашивает:

— А если бомбами не попадешь?

— Все равно — переправы не будет!

Тогда командарм отпустил наконец мою руку и сказал убежденно:

— Я тебя понял, старший лейтенант, Благословляю!

 waralbum.ru

Моторизованная колонна немецкой техники переправляется по понтонному мосту через реку Дон. На переднем плане советский грузовик ГАЗ-АА, далее, правее, также брошенная советская автотехника. Источник waralbum.ru

...Летняя ночь. На небе луна вовсю светит. Мы с Иваном Докукиным и Василием Батраковым набрали высоту, как сейчас помню — 2250 метров, и увидели Дон издалека. А подошли чуть ближе и переправу разглядели — черная нитка натянута поперек реки. Немцы понтоны чуть притопили, вроде как для маскировки. Только с воздуха-то они все равно просматривались.

И вот расчетная точка. Ввожу самолет в пикирование — градусов шестьдесят. Это достаточно круто, особенно в ночных условиях. Начал прицеливаться. Когда понял, что промахнуться не смогу, нажал на бомбосбрасыватель, одновременно взял ручку на себя, чтобы вырвать самолет из пикирования. Шесть соток легли в районе переправы. Из них две или три точно угодили в мост. Он развалился, и нам хорошо было видно, как поплыли понтоны.

Из пике я выводил машину со страшной перегрузкой. Мне казалось, что самолет вот-вот развалится: все в нем скрипело, скрежетало. Но тот скрежет потонул в радостных возгласах моих товарищей.

— Попал! Попал!.. — доносилось по радио, и, чтобы не тратить время попусту, я распорядился:

— Ударьте по войскам!

Василий с Иваном поняли меня с полуслова. Сбросили свой груз на скопление войск на берегу, и мы ушли в донские степи.

На нашем аэродроме горели костры. Нас ждали. Из кабины выбрался с трудом — усталость неимоверная. А тут сразу команда:

— Генерал ждет. Скорей на КП!

 

Командарм, не слушая рапорта, обнял нас, каждого, поблагодарил за службу, а потом отвел меня в сторону и говорит:

— А сейчас скажи, Иван Иванович, — имя и отчество мое он, видимо, узнал у командира полка, — что ты имел в виду, когда обещал мне разбить переправу в любом случае?

— Известно, что... Но это, товарищ генерал, детали.

Что я мог ответить командарму? И что придумать, когда приказ надо было выполнить любой ценой...

 

Из книги: Пстыго И.И. На боевом курсе. — М.: Воениздат, 1989.

Прочитать ещё

Сын батюшки из глубинки благодаря таланту стратега прошел путь от выпускника семинарии до должности Военного министра СССР. В Великую Отечественную войну с 1942 по 1945 год он был начальником Генштаба Ставки и каждый день общался со Сталиным – это высочайшее доверие многого ему стоило: круглосуточная слежка за семьей, тяжелый и взрывной характер вождя, а после развенчания «культа личности» – вынужденный уход в отставку.
На выставке «Солдаты в белых халатах», состоявшейся в Государственном историческом музее, наше внимание привлек портрет санинструктора старшего сержанта Надежды Жарких. Хотя бы потому, что молодая девушка сфотографирована в 1944 году, но без погон. А между тем к этому времени она была награждена орденами Красного Знамени и Красной Звезды. И – что особенно интересно – медалью «За оборону Сталинграда»!