Госпиталь вместо приюта
«...Отец был военным, полковник особого отдела, и ему часто приходилось менять место службы. На Дальнем Востоке мы настолько близко находились от границы, что у нашего дома стоял часовой, а в лес за грибами разрешали идти только в сопровождении солдат. И на Западной Украине довелось пожить, а потом вернулись наконец домой – в Сталинград.
Август 42‑го запомнился, как и всем сталинградцам, страшными бомбежками, горящей Волгой. Отец, понятно, на фронте, мама – врач, работала в госпитале. Меня же хотели отправить в приют, потому что оставить не с кем, но мама пошла к начальнику госпиталя и упросила его взять меня санитаркой. Вот так в 13 лет я начала работать. Сначала наш госпиталь находился там, где сейчас главпочтамт, потом перевели в Красноармейский район.
Когда спрашивают, что еще было в годы войны, кроме работы в госпитале, я поначалу теряюсь. Потому что кажется, ничего, кроме постоянной изнурительной работы, не было. 24 часа в сутки мы занимались ранеными.
И все же было и другое. Помню, мы участвовали в самодеятельности. Когда наш госпиталь стоял в смоленских лесах, приходил аккордеонист Павел, девчата пели, а я читала стихи.
Фронтовая дружба
А с мамой мы, хотя и в одной комнате жили, почти не виделись. Потому что или обе в госпитале каждая на своем месте, или спим. А вот с девчонками, которые, как и я, работали санитарками, сдружились накрепко. Катя Губанова, Наташа Иванченко – они были чуть старше, и лучших подруг у меня не было.
Со многими девчонками и после войны дружба не пропала. Друг к другу не раз в гости ездили. Потому что нет ничего крепче фронтовой дружбы.
Часто приходилось писать письма за раненых солдат. Они всегда были ободряющими. Даже страдая от ран, бойцы сообщали близким: мол, жив-здоров, мы наступаем, освобождаем нашу землю, победа будет за нами. И я сама словно заряжалась от них верой в нашу победу. Иногда проведать раненых приезжали их боевые товарищи, им разрешалось погулять по лесу, в окрестностях.
Как-то в Смоленской области пошли вот так гулять, и вдруг стрельба сильная пошла, хотя мы вроде почти в тылу находились. И вдруг выходят из леса трое немцев и четверо наших. Двое раненых и их друзья танкисты ведут немцев – наткнулись на них в лесу и взяли в плен. А однажды в наш госпиталь сам Жуков приезжал – в руку был ранен, и моя мама его перевязывала.
Не забыть Бологое
«Второй фронт» я увидела в свой день рождения. Он у меня в один день с начальником госпиталя был, который накрыл стол для сотрудников. И вот я впервые увидела колбасу. Даже непонятно было, что это такое... А политрук говорит: это от «второго фронта» подарок, от американцев колбасу прислали.
Каким был этот «второй фронт» – уже не помню, но, наверное, вкусным с голодухи показался. Следующий раз увидела колбасу уже после войны, когда под нашим домом магазин открыли…
Самая страшная картина, что навсегда в памяти, – увиденное на станции Бологое. Никогда не приходилось видеть такие лужи крови. Даже думать страшно, сколько там народу полегло, бои там тяжелые прошли.
В 43‑м меня ранило: мы сидели, кушали – вдруг страшная пальба, артобстрел, двух врачей сразу убило. А меня ранило в руку, в спину и контузило. Маму тоже ранило в ногу и в руку. Хотели нас отправить в Москву, но мама попросила направить на лечение в Сталинград.
Наконец-то мы смогли побыть вместе. В часть больше не вернулись. Мне вручили орден Отечественной войны II степени и присвоили звание ефрейтора. Так закончилась для меня война…»
